воспоминания -
memories


≈     Главная      Об авторе и трудах      Книги     Статьи и доклады     ≈

≈     Воспоминания     Экспедиции      Документы      Письма    ≈

                                    ≈     Фотогалерея      Аудио      Видео       Мои гости     ≈

≈     Творческие связи     ≈



Центральная музыкальная школа в воспоминаниях:
Сб. статей, эссе и интервью. 2-е изд. — М., 2010., с. 72-78.

Bunte Blätter:

      Из школьных
      воспоминаний

В этом году исполнилось 75 лет ЦМШ — Центральной музыкальной школе при Московской конcерватории, школе, в которой я имел честь учиться.  Эти странички родились в ответ на просьбу поделиться воспоминаниями о тех незабываемых годах.



Bunte Blatter

«Bunte Blätter», «Пёстрые листки»… Вспоминая о школе, я почему-то слышу начало этого шумановского фортепианного цикла.  Может быть потому, что Шумана так любил мой первый ЦМШовский педагог Абрам Владимирович Шацкес.  Любил играть сам и любил давать своим ученикам.  Эта любовь словно передалась по наследству.  А ещё потому, что картинки школьной жизни, сохранённые памятью, непроизвольно складываются в вольную череду разнохарактерных эпизодов.


* * *


Bunte Blatter

— Этот мальчик приехал из Якутии, не обижайте его, — представляет меня 7«А» классу завуч Михаил Платонович1.  В его пышных усах безуспешно прячется неизменно добрая улыбка — недаром к нему пристало беззлобное, почти ласковое прозвище «Усы».  1952 год, 5 сентября.  Занятия уже начались, и в классе нет свободных мест.  Минута неопределённости.  Двое за первой партой подвигаются и дают мне сесть третьим.  Слава Щуров и Юра Паисов.  Мы не догадываемся, что наши судьбы — житейские и профессиональные — на долгие годы сплетутся, и что во многом объединит нас… фольклор.  А пока…

— Атас! «Усы!», — мы поспешно ретируемся с заднего двора, на месте которого теперь, говорят, пристроен концертный зал.  Двор тесен, немудрено побить стёкла.  Но не очень-то мы боимся нашего добродушного завуча, укоризненно качающего головой в окне второго этажа.  Только для виду прячу я под полами форменного серо-голубого кителя футбольный мяч…

— Дети, умер Иосиф Виссарионович Сталин, — Михаил Платонович появляется в классе во время урока литературы.  За окном мартовское солнце, а мы, стоя за партами, едва не рыдаем под Andantino cantabile из скрипичного концерта Кабалевского.  Никогда бы не подумал, что под эту светлую музыку можно так плакать.  Но мы плачем, потому что убеждены, что нашему счастливому детству настал конец.  Нам кажется, что страна, и мы с нею, непоправимо осиротели…




Какая-то всё пронизывающая тревога висит в воздухе.  Ещё год пройдёт до того момента, когда выпускник университетского истфака Андрей Сахаров2, приглашённый преподавать нам современную историю, принесёт в класс майский номер «Нового мира» с эренбурговской «Оттепелью».  А сейчас — время, когда наши учителя, выдающиеся музыканты, ещё не забыли, да и никогда, наверное, не забудут, покаянных слов, с которыми принуждены были выступать на собраниях в консерватории.  Вот и Шацкеса, тишайшего, интеллигентнейшего профессора Шацкеса, не минула эта участь.  Участь пропагандиста творчества «белоэмигранта и злейшего космополита» Николая Метнера, щацкесовского учителя и кумира.

Теперь, задним числом, я ощущаю, чтó должны были переживать наши педагоги в пору спускаемых сверху разнарядок с лимитами на евреев.  В ЦМШ, как и в консерватории, на этот счёт было, наверное, особенно тревожно.  Обладатель других усов был уже мёртв, но дело его ещё здравствовало.  На всём ещё лежала — вспомним Чуковского — грозная тень «тараканища»…

Открытого антисемитизма мы не чувствовали, но своеобразного косвенного его проявления нельзя было не заметить.  Мне казалось, что детьми «старшего брата», русскими мальчиками и девочками, в школе по-особому дорожили.  Хорошо, что большинство из них, удивительно талантливых, нисколько не кичилось своим «старшебратским» положением.  Впрочем, я — по матери еврей, по отцу якут (едва не самый «младший брат») — тогда не очень-то и осознавал всё это.

Как это здóрово, что время нашего становления пришлось на переломную пору.  Мы оканчивали школу в год XX съезда…


* * *


В ЦМШ меня привело рекомендательное письмо к Шацкесу его консерваторской ученицы Полины Константиновны Розинской.  Она приехала в Якутск по распределению ещё до войны и стала живой легендой.  За 70 лет, отданных якутской музыке, почти не было события в музыкальной жизни республики, в котором она не принимала бы участия.  Отчётный концерт фортепианного кружка городского Дворца пионеров, конечно, не был судьбоносным событием, но для меня он им стал.  Приглашённая на концерт Полина Константиновна посоветовала мне и моим родителям попытать счастье — подготовить программу, с которой можно было бы показаться в Москве.

Якутянам везло на учителей.  Намного превзойдя царское правительство, власть не скупилась поставлять на Крайний Север отборные педагогические кадры.  Так оказалась в нашем городе высланная из Литвы Анна Беньяминовна Саломон, когда-то учившаяся у легендарной Есиповой.  Антисемитизм в Якутии не очень процветал.  Во всяком случае он был преодолим.  Мой отец, в годы войны заведовавший ГорОНО3, добился, чтобы Анне Беньяминовне позволили работать во Дворце пионеров.  Кстати, он добился и того, чтобы её дочери, закончившей школу в 14 лет, вручили золотую медаль (детям ссыльных медалей не давали).

Анна Беньяминовна была прекрасным педагогом, достойным преподавать в консерваториях.  Жаль, что я успел позаниматься у неё всего лишь два года.  Да и редкие, не каждую неделю, занятия кружка не предполагали настоящей – ежедневной и многочасовой профессиональной подготовки.



Bunte Blatter

Занятия в фортепианном кружке Анны Беньяминовны Саломон.  Якутск, 1950.


* * *


В Карманицком переулке, в одноэтажном старинном доме, где жила гостеприимная семья Шацкесов, меня поразили высоченные книжные шкафы.  Такого количества книг в сравнительно небольшой квартире я ещё не видел…

Удивительно тонкий музыкант, неповторимый талант которого раскрывался в проникновенных интерпретациях музыки романтиков и, конечно же, Метнера, Абрам Владимирович, занимаясь со мною, являл чудеса терпения.  То, что другим его ученикам давалось легко, требовало от меня неимоверных усилий.  Дело доходило до переигрывания рук.  И всё равно концертирующего пианиста из меня явно не получалось.  Да, скорее всего, и не могло получиться.  Слишком поздним и крутым был перепад между фортепианным кружком и школой сверходарённых вундеркиндов.  Всего на класс старше — Митя Сахаров и Володя Ашкенази.  И у нас на переменах наперебой подбегали к инструменту обладатели завидной пианистической техники и лихие импровизаторы.  Было от чего впасть в отчаяние…


* * *


Диковинное слово «сольфеджио».  Поначалу я осваивал этот предмет в компании семи-восьмилеток.  Потом ещё год ездил на трамвае через весь город в окраинное Щукино на дополнительные занятия к Людмиле Сергеевне Шугаевой.  Она жила в покосившемся деревянном домике с кружевными занавесками и, очевидно, подрабатывала частными уроками.  Со мной она занималась безвозмездно и сольфеджио, и элементарной теорией.

Как и педагоги, соученики относились ко мне с большой деликатностью, словно не замечали вопиющей разницы в подготовке.  Они искренне радовались, когда мне удавалось компенсировать свои пианистические недотяжки успехами на других поприщах — физико-математическом или стенгазетном.  Однажды я на целых три урока был освобождён от занятий, чтобы оформить в пионерской комнате стенную газету, которая потом ещё долго там красовалась.  А на уроках алгебры раздосадованный чьей-нибудь непонятливостью Самуил Ефремович Каменкович вызывал меня или Галю Калманович, ставшую потом крупным математиком, к доске, чтобы мы показали, как решается очередное уравнение.  Самуил Ефремович, вообще-то, был человек не от мира сего.  Много позже я узнал, что наш милый «Сэма» — так мы его между собой называли — пережил репрессии, отбыл срок в лагерях.  Чувствовалось, что быт его не устроен.  Впрочем, вероятно, как и жизнь многих других наших учителей.  Вряд ли преподавание в престижной школе давало им какие-либо материальные преимущества…


* * *


Шацкес деликатно сказал на педсовете, что ему, к сожалению, «не удалось найти ключа к Эдику Алексееву», и посоветовал перевести меня на открываемое теоретическое отделение.  Отделением заведовала Людмила Петровна Фокина.  Именно ей, ученице и соратнице Игоря Владимировича Способина, ведущего консерваторского теоретика, я обязан своим предвыпускным рывком.  Это произошло за полгода до экзаменов на аттестат зрелости, но обернулось для меня психологической реабилитацией, позволило достойно окончить школу.

Обладатели золотых медалей могли рассчитывать на внеконкурсные места в ВУЗах.  Я оказался перед нелёгким выбором — математика или музыка, МГУ или МГК.  Как это часто бывает, дело решило расписание вступительных экзаменов.  В консерватории они начинались раньше.  В случае провала оставался шанс попасть на физмат.  К счастью, до этого дело не дошло…


* * *


Со времён Козьмы Пруткова известно, что специалист частенько подобен флюсу.  Наши учителя в «специальной музыкальной» стремились раздвинуть наш кругозор.  Они дали нам подготовку, которая позволила более свободно и осмысленно выбирать свой жизненный путь.  Меня, несостоявшегося пианиста, Славу Щурова и во многом Юру Паисова, учеников замечательного хорового дирижёра Александра Сергеевича Степанова, профессиональные пути привели к народной музыке.  Но это случилось уже в консерватории и в аспирантуре...

Шацкес, Фокина, Логиневский, историк Алексей Иванович Клебанов, физик Георгий Дмитриевич Палеолог, «химичка» Мария Алексеевна Калнина, «немка» Мея Николаевна Амирагова, учительница русского языка и литературы Анна Александровна Попова, Татьяна Николаевна Фёдорова, преподававшая музлитературу, и даже военрук Николай Иванович Биткин, которому по статусу положено было быть самым строгим…

Доброта.  Словно кто-то очень мудрый именно по этому критерию отобрал наших дорогих учителей.



Bunte Blatter

Комсомольский актив 9«А» класса на экскурсии в Архангельском, март 1955 года
(слева направо: Инна Москвина, Наташа Рассудова, Эдуард Алексеев, Карина Лисициан, Лена Вершилова).





Примечания

1 М.П. Логиневский был завучем по общеобразовательным предметам и преподавал географию.  Он происходил из давней династии карельских учителей, и его общий педагогический стаж насчитывал более 60-ти лет!

2 Теперь он академик, директор Института российской истории.

3 Городской отдел народного образования.





≈     Главная      Об авторе и трудах      Книги     Статьи и доклады     ≈

≈     Воспоминания     Экспедиции      Документы      Письма    ≈

                                    ≈     Фотогалерея      Аудио      Видео       Мои гости     ≈

≈     Творческие связи     ≈