≈ Главная Об авторе и трудах Книги Статьи и доклады ≈
≈ Воспоминания Экспедиции Документы Письма ≈
≈ Фотогалерея Аудио Видео Мои гости ≈
≈ Творческие связи ≈
Пометки на полях одного телефонного разговора
... Мороз Якутии пробудил новый жар в его человеческом сердце...
В. Зак
Представлюсь. Меня зовут Эдуард Алексеев. Я музыковед-фольклорист. Родом из Якутии, что существенно, ибо имеет отношение к тому, о чём пойдёт речь. Смею считать себя младшим другом Владимира Ильича Зака с начала 1960-х годов. Тогда я был принят в Союз композиторов и Володя2 был одним из тех, кто меня там приветил. Он олицетворил для меня лучшее в Союзе - лучшее, талантливое и сердечное. Талантливое во всём, в том числе в общении и в дружбе.
С тех пор наши пути запараллелились. Общий круг знакомых, общие друзья. Дома творчества композиторов. Съезды, пленумы, конференции. Всесоюный конкурс музыковедов имени Б.В. Асафьева. Володя стал первым его победителем в 1983 году. Я — последним в 1991-м. Ибо вскоре Советский Союз, а за ним и Союз композиторов распались.
Он зачастую приглашал меня на музыковедческие — и не только — встречи, организатором которых по долгу службы был. Я рад, что однажды смог ему «отплатить» — пригласил для участия в советско-американской встрече этномузыковедов в Wesleyan University в 1989 году. И Володя выступил там с ярким докладом.
А потом его и моя эмиграция в США, эмиграция с её нелёгкими, особенно на первых парах, проблемами. И сравнительно нечастые, но такие радостные и запоминающиеся телефонные встречи. Именно встречи, потому что у Володи был редкий талант превращать любой, даже порой мимолётный разговор в сердечную встречу. Запись одной из них, в сопровождении кратких заметок на полях и почти не правленную, я хочу адресовать читателю (фрагменты нашей беседы можно услышать, кликнув на значки audio player'а в её тексте).
В этом разговоре среди прочего и уже не в первый раз речь зашла о композиторе Гранте Григоряне (1919-1962). Для Якутии это особая личность. Имя его окружено в республике любовью и почитанием. Всего 9 лет прожил он на Севере, но остался в памяти как классик якутской музыки.
Мне довелось не долго общаться с Грантом Арамовичем, но след от этого общения сохранился на всю жизнь. А музыка его жива для меня и сегодня — почти полвека спустя. Я давно хочу написать эссе о Гранте. Володя же — его друг и соученик — был для меня бесценным источником информации.
Вот и в тот раз, в январе прошлого года, вспомнили в разговоре Гранта и я спросил Володю о грантовой привязанности к их сокурснице Офелии Туйск. Володя заметно оживился, а у меня спонтанно возникла мысль записать его рассказ на магнитофон. Я прервал Володю на полуслове и сказал, что настрою магнитофон и тотчас перезвоню. И перезвонил...
Ну, хорошо. Значит, я слушаю...
ЭА: Ну, хорошо. Значит, я слушаю. |
|
ВЗ: Слушаешь. Могу вот что сказать своим охрипшим голосом*. Что речь идёт об отношениях людей в период с 1947-й по 1952-й годы. Лучше даже — 1951-й. Это были первые четыре курса Московской консерватории. Мы очень дружили. С одной стороны, я испытывал тяготение к моим однокурсникам. А что касается Офелии Туйск*, она была на пути моём из дома к консерватории и от консерватории к моему дому… Офелия жила в общежитии Эстонской ССР, где вместе с ней, естественно, рядом, в комнатах, находились люди из Эстонии. Эти люди нередко плохо понимали, что такое Советский Союз. Они присоединились к нам, к СССР всего 7 лет назад. А речь идёт, в данном случае, об Офелии Туйск, которая, несмотря на всю свою проницательность, незаурядный ум и удивительную чуткость к окружающему миру (эти качества, редко встречающиеся у людей, и думаю, что они послужили основой отношений с Грантом Григоряном; в этом, по-моему, заключается секрет их взаимного тяготения...) Офелия Туйск также... Нет, и даже, даже она не до конца осознавала, в каком обществе она живёт, куда она оказалась «присоединена» самой судьбой мировой политики.* Грант Григорян очень тонко и очень умно затрагивал некоторые темы, связанные с социумом, и, высказывая своё отношение, отнюдь никого открыто не критикуя, отнюдь не называя никаких фамилий и никаких имён, ни в коем случае не говоря «советский режим» или что-либо подобное, он умел настраивать Офелию на вопросы, которые её волновали и мучили. И он с удовольствием на них отвечал.* Вопросы иногда касались крайней её наивности в восприятии советского, советской действительности. Почему я говорю об этом? Потому что когда мы приезжали к Офелии Туйск, поводом-то всегда был какой-нибудь или праздник, или удачно сданный зачёт, или удачно сданный экзамен. И вот это служило поводом отпраздновать это событие. И оказывались в её комнате Грант и я. Я просто ехал домой, но меня они затаскивали к себе. И что я хочу сказать? Поводом был какой-то удачный день или праздник. Для нас удачный день или праздник. Порой очень формальный праздник. А на самом деле, как только мы попадали к Офелии Туйск, так начинались беседы. Иногда с музыкой — у неё было пианино. Стояло в комнате. И иногда, конечно, Грант играл невероятно интересные вещи — онюдь не только свои. Иногда он играл фрагменты из ПРОКОЛЛ'а — я имею в виду [неразборчиво] «Путь Октября»*. Иногда он играл фрагменты оттуда. Причём знал всё это наизусть. Иногда он играл какие-то сочинения неведомого мне совершенно плана — отрывки из Мясковского, или отрывки из Прокофьева. И всегда это было к месту, всегда это было не концертом, а доказательством каких-то тезисов, предлагаемых им. Да. Иногда он продолжал эти беседы, уже на своих пьесах доказывая те же самые тезы. Офелия Туйск, естественно, слушала с широко открытыми глазами. Но чаще всего это была даже не музыка. Это были беседы... [неразборчиво] разговоры за уютным столиком в её единственной продолговатой комнате, где она наскоро варганила что-нибудь. Или по пути бралась какая-то снедь. Хотя по пути что-либо брать в те годы было очень трудно. Всё было по карточкам и взять какие-то продукты была проблема. Тем не менее я помню, что Грант ухитрялся что-то покупать... Да. У Офелии всегда что-то было... Никаких холодильников, кстати, не было тогда. И у Офелии всегда было что-то спрятано между рамами окна или около форточки... И я хорошо помню, что стол всегда — ну, громко говоря — был уставлен. А лучше сказать, он был не уставлен, а на столе всегда что-то маячило...* |
* Володя был нездоров, сильно простужен. Чувствовалось, что разговор давался ему не без труда, хотя он старался никак этого не показать. * Офелия Карловна ТУЙСК (1919-1981) — известный эстонский музыковед, однокурсница Гранта Григоряна и Владимира Зака по Московской консерватории. * Эстония вместе с Латвией и Литвой была аннексирована Советским Союзом в августе 1940 года. * Грант был членом партии (он вступил в неё во время воинской службы на Дальнем Востоке) и в годы учёбы в консерватории был активным общественником. Но при всём этом всегда оставался независимо мыслящим, остро чувствовал фальшь и несправедливость. * ПРОКОЛЛ — ПРОизводственный КОЛЛектив студентов научно-композиторского факультета Московской консерватории, отметивший 10-летие революции коллективным проектом «Путь Октября». Это была написанная «бригадным методом» первая советская оратория, а точнее — музыкальный монтаж ("музыкальное действие в трёх звеньях" для хора, солистов с участием органа, трубы, гармоники и ансамбля ударных). Среди авторов были Александр Давиденко, Николай Чемберджи, Виктор Белый, Зара Левина, Мариан Коваль, Борис Шехтер и др. * Характерный для Володи мимолётный, но яркий образ. |
ЭА: (смеётся) |
|
ВЗ: ...что-то обязательно было. Кусочек хлеба с чем-то. Не обязательно какой-то напиток. Причём не обязательно пили, не обязательно ели. Но это стояло на столе, и как бы стол служил, опять же, приводным, что-ли, механизмом для тихой дружеской беседы. Беседы были тихими... |
|
ЭА: Потому что там было полно людей, которым не надо было всё слышать. |
|
ВЗ: Там было полно людей... И тон этот создавал как раз Грант. Когда Офелия повышала динамику беседы, он всегда останавливал её и говорил: «Только тише — это касается только нас». «Почему только нас? Почему только нас?» — это вопрос Офелии. И Грант очень умело объяснял, что люди не всегда понимают то, что говорят другие, в прямом смысле, придают этому переносный смысл, трактуют это совсем иначе, могут неверно понять... |
Глубинная музыкальность заковской речи, эпически неспешной. Музыкален сам её ситаксис, сам её композиционный строй. |
ЭА: ...могут неуместно доложить. |
|
ВЗ: Да, могут неуместно доложить, как ты сейчас правильно сказал. Но он это делал очень тактично. |
|
О Сталине мудром, родном и любимом...
Одним из очень странных, с точки зрения Офелии Туйск, не вопросов, а странным обстоятельтвом нашей жизни была фигура Иосифа Виссарионовича. Она говорила, что это, конечно, великий человек, он стоит во главе нашей страны, в стране очень много разных народов, и он умеет всех объединять... |
Чудный эпизод, выполненный с глубокой, органической музыкальностью. Мастерски разработанный. |
ЭА: Или отсекать. |
|
ВЗ: Да-да. Ну это она не говорила. Она говорила, что в этом его величие, но... Она говорила так: «Я не очень понимаю, Грант. Вот объясни мне. Я не очень понимаю, почему все люди, когда говорят об этом человеке... Он же человек, правда? Он же не Бог. Почему они о нём говорят, как о всезнающем человеке? Как будто никто ничего не понимает. “Вот товарищ Сталин сказал...”. И начинают обсуждать то, что сказал товарищ Сталин, хотя то, что он сказал, каждому понятно, каждому ясно и каждый мог бы сказать то же самое...». |
Блестящий имитатор, Володя не столько вопроизводил тембр офелиного голоса и её характерный эстонский акцент, сколько умело реконструировал самый склад её речи. Он передавал не букву, но смыслы, не внешнее, но внутреннее. И тем точнее воссоздавал неповторимый человеческий образ. |
ЭА: (смеётся) Замечательно! |
|
ВЗ: «Почему сказанное товарищем Сталиным — настолько важные слова, почему они великие слова? Почему эти великие слова не являются великими, когда их говорит кто-то другой? Вот этого я понять не могу. Неужели это единственный человек в многомиллионной стране, который всё знает и всё понимает? А что — все остальные ничего не знают и ничего не понимают?» |
|
ЭА: (смеётся) |
|
ВЗ: Я помню этот вопрос, который вызвал у Гранта смущение, явное смущение. И отвечая на него, он пытался убедить Офелию, что есть немало людей, которые стремятся видеть в Сталине то, что на самом деле в обычном человеке быть не может, но это легко объяснить, потому что эти люди все влюблены в этого человека. А там, где влюблённость, говорил он с улыбкой... «Офелия дорогая, не тебе ли знать, что тот, кто влюблён, теряет объективную реальность? Разве ты этого не знаешь?» И здесь начинались разного рода шуточки, которые уже к этой генеральной, социально острой теме не имели никакого отношения. И вот мастерство перехода к улыбчивым темам* от тем очень значительных и социально обострённых... это была своего рода драматургия этих встреч. Я почти молчал. Я был свидетелем всего того, что происходило, и умилялся тому, что спрашивала Офелия Туйск, потому что спрашивала она вещи, которые казались мне наивными, а удивлялся мудрости Гранта Григоряна, который отвечал как учитель в начальной школе, для детей, мало осведомлённых о жизни, но всегда с крайней доброжелательностью* по отношению к человеку, который может чего-то упустить или чего-то не понять. Вот это, мне кажется, было своеобразной школой для Офелии Туйск, своеобразным университетом. Я помню, как на лекции по курсу ОМЛ — «Основы марксизма-ленинизма»... Читал этот курс преподаватель Димитров. Я забыл, как его звали. Он был болгарин, и он был родным братом того самого знаменитого болгарского Димитрова, мавзолей которого установлен в Софии. И судьба моя сложилась так, что потом, будучи в Софии, я видел мавзолей Георгия Димитрова и вспомнил Офелию Туйск. Почему? Потому что на лекции Димитрова, брата болгарского героя... а лекции эти были по-своему очень интересные. Он говорил вещи необычные об обычных вещах — это был способный человек... И я помню, как Офелия Туйск, когда Димитров спросил, есть ли вопросы, задала вопрос, я не помню какой, но я помню, что все похолодели сидевшие в зале. |
* «Что-то маячило...», «улыбчивые темы...» — образы мельком брошенные, но сами такие улыбчивые! * Как много общего у Зака с Грантом! Действительно, крайняя доброжелательность. Бескорыстие, сердечность. Особая, я бы сказал — выдающаяся, деликатность. Это, среди прочего, и было, наверное, прочной основой их дружбы — дружбы старшего с младшим. |
ЭА: Она была наивный человек? |
|
ВЗ: Я абсолютно убеждён, что в вопросах политических, в вопросах социально острых она мало разбиралась. В том, что происходит между той же её родиной, Эстонией, и Советским Союзом. Я разделяю эти понятия. Потому что она всегда хотела найти позитив в присоединении Эстонии к Советскому Союзу. Поэтому все её вопросы дышали неопределённо-недоумённой тональностью, которую она вынесла, видимо, из реальной жизни. Не только в самой Эстонии, но уже и по приезде в Москву тоже. |
|
ЭА: Темперамент у неё был эстонский? |
|
ВЗ: Нет. Я думаю, что темперамент её был очень смешанный. Она... |
|
ЭА: Она была еврейка? |
|
ВЗ: Она, конечно, не была еврейка. Она была эстонка, самая настоящая эстонка. |
|
ЭА: А почему смешанный? |
|
ВЗ: Почему темперамент смешанный? Я имел в виду не какие-то этнические черты характера, а я имел в виду Север и Юг, что ли. Может быть потому, что впечатления мои от Офелии часто связаны были с Грантом Григоряном, которого, кстати сказать, она очень часто рисовала, когда мы сидели за этим столиком... |
ЭА: У тебя в книге*, кажется, были эти рисунки Офелии. |
* Грант Григорян. Воспоминания, Очерки. Статьи. Редактор-составитель В.Зак. — М., «Советский композитор», 1971. Этот небольшой сборничек — скромный, но такой сердечный памятник другу! |
ВЗ: Конечно были. Конечно были. И когда я создавал эту книгу, когда я её составлял, вернее, я вспомнил, что Офелия очень часто его рисовала. Поэтому я сказал Офелии: «Дай мне, пожалуйста, рисуночки Гранта, если у тебя они остались». «Многие я отдала самому Гранту, а кое-что у меня сохранилось». И вот это вот кое-что из сохранённого она отдала мне и я это поместил в эту самую книжечку. |
Грант слушает музыку |
ЭА: Жалко, я этого ничего не знал, когда помогал разбирать архив Гранта сразу после его смерти. |
|
ВЗ: Ты понимаешь, какая вещь. Вот эти вот рисуночки... (Ну, может быть, я запямятовал, не знаю.) По-моему, я даже один... помню, как она набросок этот делала за столом, когда он ей что-то объяснял. Она его, казалось, внимательно слушала, а между прочим делала рисунок его и иногда останавливалась и слушала его речь, а потом продолжала что-то набрасывать. И вот результатом этого были эти рисунки. Но не обязательно только в этой обстановке она это делала. Может быть, и в неведомой мне тоже... |
Грант извиняется
|
ЭА: Понимаю. А вообще я в лоб спрашиваю, Володя: Они одинаково друг друга любили? В смысле, одинаково сильно?* |
* Не слишком деликатный вопрос. Но он давно занимал меня, поскольку разные версии ходили на этот счёт. |
ВЗ: Я глубоко убеждён в том, что Офелия была совершенно по уши, как говорят, влюблена в Гранта Григоряна. Это видно было по её взгляду, по блеску её глаз. Это было видно по менявшимся тембральным оттенкам голоса, обращённого к Гранту Григоряну. Это было видно по той нежности, с которой она говорила. Он — боюсь сказать наверняка, — мне кажется, что его чувство было ответным, оно отвечало на её призыв, оно было рождено её порывом. Я знаю, что не всё гладко проходило в их отношениях. Были разные моменты. Мне думается, что её порыв к нему был очень явным и очень сильным. Его отношение к ней, оно... Ну! Трудно, опять же, сказать наверняка, но мне кажется, что насколько очевидной была её влюблённость в него — вот по тому даже, как она реагировала на его реплики во время лекций в консерватории. Если Грант что-то говорил, и во время бесед с преподавателем если он что-то вставлял, какую-то фразу, или задавал какой-то вопрос, надо было видеть лицо Офелии Туйск. Это было сплошное умиление. Это было погружение в грантовский голос. Это было погружение в вопрос. Я не видел со стороны Гранта таких порывов по отношению к Офелии Туйск, но кажется мне, что и он, конечно же, любил Офелию по-своему. Не знаю, в какой мере это была любовь... |
|
ЭА: Нет. Какого характера эта была любовь? ВЗ: У них были близкие отношения. Наверняка. |
Моё любопытство, кажется, превозмогло сугубую володину деликатность. |
ЭА: Тогда почему он уехал? И почему он уехал — второй вопрос — в Якутск? |
|
ВЗ: Ты знаешь. Я думаю, что имел место не только этот, очень серьёзный, конечно, для Гранта вопрос влюблённости или невлюблённости в Офелию Туйск. Я знаю, что в конце у них осложнились отношения. В конце пребывания в консерватории, мне кажется, осложнились отношения. Мне представляется это. |
|
ЭА: Тогда вы уже вместе не учились? |
|
ВЗ: Нет. Мы учились вместе до пятого курса, но дело другое. Грант Григорян поступал в аспирантуру. То есть — мечтал поступить в аспирантуру. И у Гранта Григоряна были все основания стать аспирантом Московской консерватории. Все основания. Его любили и педагоги по композиции. Его любил Голубев. Евгений Кириллович к нему относился с открытым сердцем. Так мне кажется. По-моему, вся кафедра к нему относилась хорошо. Шапорин благоволил. Но мне думается, что вмешались какие-то социально острые проблемы и Грант Григорян не попал в число аспирантов. Видимо были какие-то директивы, которые касались нацменьшинств в Москве. |
Евгений Кириллович Голубев (1910-1988) — ученик Н.Я. Мясковского, педагог Гранта по композиции. Чуmь позже заведовал композиторской кафедрой. Юрий (Георгий) Александрович Шапорин (1887-1966) — в то время один из наиболее авторитетных консерваторских педагогов, секретарь СК СССР. |
ЭА: А может, ему идеологически не доверяли? |
|
ВЗ: Да. Ему, возможно, не доверяли идеологически. Хотя одно время он у нас на группе вёл так называемые политзанятия. Но полнейшего доверия, возможно, к нему не было. Потому что он был черезчур импульсивен, черезчур оригинален и черезчур самостоятелен в том, что он выражал. И я полагаю, что зафиксированы были многие детали, которые не нравились «наверху», не нравились тем, кто оценивал его благонадёжность. |
|
ЭА: Это было — раз плюнуть. |
|
ВЗ: Да. Это было — раз плюнуть. А что касается того, что его не приняли в аспирантуру, это было удивлением абсолютно для всех. Потому что Грант Григорян был фигурой номер один в консерватрии как композитор. Фигурой номер один. И отказ в приёме в аспирантуру был нонсенсом. Об этом нет ни слова в книжке. |
Офелия Туйск тоже поступала в аспирантуру. И поступила. Но только в заочную. |
ЭА: Это пятьдесят какой? ВЗ: Это пятьдесят третий год ЭА: О-о-о! Самое время! ВЗ: Это, короче говоря, непринимание, что ли... ЭА: Непроходяк. |
|
ВЗ: Да, да. Это было ЧП в глазах каждого, кто учился в консерватории. Я помню, как на это реагировал, например, Костя Хмара, который тоже поступил на композиторский факультет в тот же год, что и я и Грант. Я помню, как он удивлялся, что Гранта не пустили в аспирантуру. Я помню, как удивлялись все наши теоретики, с которыми у меня были близкие контакты, и как все изумлялись тому, что Грант не прошёл в аспирантуру... ЭА: Все наивные теоретики. ВЗ: Да. Наивные теоретики. Я думаю, что имела место какая-то социально-политическая подоплёка, в чём бы она не выражалась. Или в директивах по поводу национального состава аспирантов, или в неблагонадёжности самого Гранта. Это — то, что ты высказал, — это, по-моему, более даже вероятная вещь. А короче говоря, Грант, который, как мне кажется, сам не ожидал такого поворота событий... ЭА: Тоже наивность. ВЗ: Тоже наивность... ЭА: Большой ребёнок. Большой ребёнок. ВЗ: Большой ребёнок. Он потерял почву под ногами. И мне кажется, что, в отличие от трактовки случившегося в этой книжке о Гранте... ЭА: ...или в дополнение к ней. |
Сколько ещё раз уже на моей памяти повторялись эти сюжеты в жизни Московской консерватории. Как часто вовсе не одарённость становилась критерием для экзаменационных комиссий. Ходило даже выражение «поступить в аспирантуру по классу месткома», — говорилось о тех, кто попадал туда не по таланту, а лишь в результате общественной активности. Я уже не говорю о мерзких национальных разнарядках. Не потому ли и Зак, прирождённый композитор, оказался на теоретическом отделении вместо композиторского? |
ВЗ: : ...или в дополнение к ней. Грант Григорян решил кардинально сменить свою жизнь, чтобы ему ничего не напоминало о той привычной для него обстановке, атмосфере, тональности, которая была в Москве. Он решил резко сменить климат, так сказать. Но не только в переносном, но в прямом смысле. Вот это резкое изменение климата было для него как освежающий душ, как фактор, который заставил его продолжать верить в людей, продолжать верить в жизнь, и как бы подсказал ему, влил в него новые силы, которые он доставал как бы далеко изнутри, спрятанные. Вот этот мороз Якутии как бы пробудил жар, новый жар в его человеческом сердце.* Мне кажется, что это лежало в основе, а не какие-либо его патриотические идеи, связанные с тем, — я помню, об этом была речь в книге — связанные с тем, что он хотел помочь Родине в очередной раз. |
* Здόрово сказано! И так по-заковски. |
ЭА: Но был интерес к якутской музыке, к якутскому фольклору. Это было подготовлено.* ВЗ: Несомненно. Несомненно был. Несомненно был. Может быть, интерес к якутскому фольклору подстегнул очень сильно это решение сменить климат Москвы... |
* Грант ещё в армии сделал несколько обработок якутских песен, с которыми его познакомил якутский друг, певец Лев Попов. |
ЭА: Подсказал место. ВЗ: Место. Совершенно правильно. ЭА: Маршрут. ВЗ: Совершенно верно, совершенно верно. Так что его отъезд в Якутию — это более сложная и более многомерная проблема, чем об этом говорится в книжке о Гранте Григоряне. |
|
ЭА: В том числе в моей статье.* ВЗ: Ну, может быть, в том числе и в твоей. Но в моём предисловии... ЭА: Так нам надо что-то компенсировать. ВЗ: Да, ты прав. |
* Статья называлась «Григорян и якутская музыка» и в ней подробнее говорилось о предварительном знакомстве Гранта с якутским фольклором — ещё в студенческие годы. |
ЭА: Я пришлю тебе запись этой беседы. Ты её послушаешь и, может быть, это будет интервью. ВЗ: Ради бога, ради бога... Я ничего особенного не сказал. ЭА: Но ты послушаешь и потом скажешь. ВЗ: ОК. ЭА: Володя, ты хотел что-нибудь добавить? ВЗ: Что-нибудь добавить... Я мог бы только сказать вот что. В Гранта Григоряна была влюблена не только Офелия Туйск (к вопросу о влюблённости)... ЭА: Та-ак! |
Плёнку с записью нашего разговора Володя получил, но, увы, слишком поздно. |
ВЗ: В Гранта Григоряна были влюблены и другие девушки. Конечно, влюблённость Офелии Туйск была слишком уж очевидной. Но на него обращали внимание очень многие молодые женщины. Не только наши теоретики, но и из смежных факультетов. Я, например, очень дружил с дирижёрско-хоровым факультетом и я знаю, что одна из замечательных девушек этого факультета — её звали Нина З. — она была очень влюблена в Гранта. Она мне поведала об этом.* Она говорила мне о той тональности бесперспективной, которая её ожидает, которая её преследует. И она ничего не могла добиться, как мне кажется, от Гранта, никакой взаимности. |
* Меня этот фaкт нисколько не удивляет. Довериться Володе хотелось многим, всех подкупала его сердечная отзывчивость и всё та же глубокая порядочность. |
ЭА: Она была красивая? ВЗ: Она была типичная еврейская девочка. Нет, я бы её красивой не назвал. Но она была очень интересной личностью... |
|
А ты бы не хотел...?
ЭА: А ты бы не хотел несколько слов сказать о Гранте и евреях? ВЗ: О Гранте и евреях я мог бы сказать. Почему нет? Конечно да. И это очень интересная тема. Ну, прежде всего, проблема антисемитизма ведь всегда стояла в России. И 48-й, 49-й, 50-й и 51-й — это были годы разгрома космополитизма. Когда возникла знаменитая поговорка: «Не хочешь быть антисемитом, зови жида космополитом». ЭА: (смеётся). |
|
ВЗ: И между прочим, наших педагогов подвергли «кастрации» по причине борьбы с космополитизмом. «Космополитом» был Лев Абрамович Мазель...* |
* Лео Абрамович Мазель (1907-2000) — выдающийся музыковед, друг Володи и его сосед по дому. |
ЭА: Небезызвестный мне*. ВЗ: Небезызвестный тебе. |
* Лео Абрамович был моим консерваторским учителем. |
ЭА: Но эта другая тема, мы об этом отдельно поговорим. ВЗ: Это другая тема, да... О Гранте могу сказать вот что. Проблема антисемитизма вставала, — встала, вернее, — во весь рост именно тогда, когда я учился вместе с Грантом в Московской консерватории. А знаком был с ним уже довольно тесно с музыкального училища. Потому что он пришёл ведь в Мерзляковское училище.* Он, и Томик Карганов. Они пришли в музыкальное училище, они учились вместе со мной, скажем, по сольфеджио, в классе Беркова, Виктора Осиповича.* Поэтому мы были уже довольно дружны в училище. И поступали мы вместе. Сдавали одни и те же экзамены, одним и тем же людям. Поэтому в консерватории мы уже как бы были старые приятели. И обстановка неприкрытого антисемитизма, но прикрывавшегося государственными общесоюзными интересами, она не могла не вызывать недоумения среди тех, кто имел разум, и кто имел хотя бы остатки совести... |
К сожалению, отдельно поговорить не довелось. А это тем интереснее могло бы оказаться, что Мазель, как и Володя, был блестящим мастером пародии. Пародии на пародиста, имитации имитатора — прекрасная была бы тема для импровизаций. * Училище при Московской консерватории находилось в Мерзляковском переулке * В.О. Берков (1907-1975) — музыковед, у которого довелось учиться и мне. Отличался большой строгостью. |
ЭА: Понятно. Володя, а отношение к полуевреям?* ВЗ: Постой. Я чтó хочу сказать. |
* Неуклюжая попытка перевести разговор на мою персону (см. коду). Чуть позже Володя отреагировал на это характерной репликой: «...к полуевреям? Мне кажется, что Грант Григорян был именно тем человеком, который не делил людей по крови, который не выискивал, четверть крови у человека армянской или половина крови у человека армянской». |
В этой ситуации Грант Григорян проявлял себя как истинный, в самом лучшем смысле слова, интернационалист. Я уже не говорю о том, что мы поступали на композиторский факультет. А первые две части моей фортепианной сюиты (я её бережно храню, она тут со мной, эта сюита) назывались: первая часть — «Еврейская песня», вторая часть — «Еврейский танец». Это были две части, написанные мной в классе Евгения Иосифовича Месснера* на еврейские народные темы. И вот эти две части великолепно знал Грант Григорян. Он вообще знал всю мою сюиту. И он говорил мне (подражает голосу Григоряна): «Самая лучшая твоя удача из всего того, что ты когда-либо написал, Володя, это первые две части твоей сюиты. И знаешь, почему это самое лучшее? Потому что это — еврейское, в которое ты окунулся». Это его слово — окунулся. ЭА: А я услышал его голос. |
* Е.И. Месснер (1897-1967) — ученик Н.Я. Мясковского, автор популярного теперь учебника «Основы композиции» (1968). |
ВЗ: Вот. Поэтому тема «Грант Григорян и евреи» — это, мне кажется, тема, свидетельствующая о том, как он чутко постигал проблему национального, с каким интересом и в какой доброй тональности* он относился к фольклору других народов. Это очень важная деталь для характеристики Гранта. ЭА: У Гранта самого в судьбе много было намешано. Он родился в Сухуми, а это Грузия, учился в Баку, а сам был армянин. ВЗ: Ну вот, видишь. А сам был армянин. ЭА: Кавказ в полном объёме. В одном флаконе. |
* Слово «тональность», как можно заметить, было одним из излюбленных и часто употребляемых Володей понятий. Причем он очень охотно применял его не только по отношению к явлениям музыкальным, но и как метафору. И определение «добрая» тоже о многом говорит. |
ВЗ: Да, да: Кавказ в одном флаконе. Мне кажется, что в самом интонационном мире его великолепных пьес... я помню очень хорошо до сих пор его скрипичные небольшие пьесы, которые играла Неля Школьникова*, замечательная скрипачка, на творческом кружке в музыкальном училище при консерватории. Руководителем творческого кружка был Костя Чесноков, мой очень близкий товарищ, а я был его помощником в этом творческом кружке. И вот целый вечер был посвящён произведениям Гранта Григоряна, и Неля Школьникова играла его скрипичные пьесы. Так вот, мне кажется, что в интонационном мире этих скрипичных пьес было не столько армянское, сколько общекавказское. — Вот то, что говорил сейчас ты, и то, что характеризовало его широту отношения к фольклору. Не примитивную преданность букве фольклора, в именно широта ощущения фольклора. Это с одной строны. А с другой — это уже чисто политический вопрос, то, что касалось борьбы с космополитизмом, он, как мне кажется, был тайный враг этого зверства духа... ЭА: Понятно. ВЗ: Грант, вообще, считался для всех нас, его сокурсников, философом. А у меня было негласное право обращаться к нему по любому поводу не только как к своему коллеге, не только как к своему сокурснику, но уже училищному другу, училищному товарищу. Потому что нас соединяло уже много лет. Мы очень дружили с Томиком Каргановым. А Томик был ближайшим другом Гранта Григоряна... |
* Нелли Ефимовна Школьникова (род. 1928) — всемирно известная скрипачка, Сейчас преподаёт в Мельбурнском университете. При всей своей деликатности Володя умел быть и гневным. |
ВЗ: Мне вспоминается, что Грант что-то очень хорошее обнажды говорил об Эдуарде Алексееве. ЭА: Вот я имел в виду что! Вот что меня интересует! ВЗ: Да, да, да. Очень, очень хорошее говорил об Эдуарде Алексееве. Причем вполне определённо я это помню. Причём он говорил что-то очень хорошее в связи с музыкой именно. Причём, по-моему, речь шла о твоих композиторских опытах. |
|
ЭА: Вряд ли, вряд ли. Я тогда почти ничего ещё не сделал. Первое, что я значительное сделал, я сделал как раз под влияние его смерти, под потрясением от его смерти.* ВЗ: Я понял. Значит, он имел в виду тебя просто как музыканта... ЭА: Да. Я ему привозил Шостаковича новые пластинки. Он приходил к нам на дачу слушать. Я помню, он послушал Одинадцатую симфонию, и его реакцию. Она ему не очень понравилась. ВЗ: Не очень понравилась. Естественно. Потому что он знал другие его симфонии. Но я хочу что тебе сказать. Он, конечно, имел в виду твою врождённую музыкальность. Вот это, вот это, конечно. Почему я решил, что композиторское. Потому что он что-то говорил по поводу композиторских дел, но... |
* Хор a capella «Тих апрель, в цветы одетый, а январь суров и зол...» на стихи Татьяны Спендиаровой. Я нашёл их среди бумаг Гранта и «переадресовал» ему. Грант, как и В.И. Ленин, родился в апреле и умер в январе. |
ЭА: А! Я пытался написать рецензию на его оперу «Лоокут и Нюргусун».* Ещё потому, что он меня наставил ехать в первую мою фольклорную экспедицию. Он был моим именно наставником. Да. Потому что он мне маршрут подсказал, дал мне в сопровождающие свою ученицу Ольгу Иванову... |
* К счастью, эта довольно беспомощная, ученическая рецензия не была опубликована. |
Плёнка в моём магнитофоне кончилась. Но разговор, как мне теперь кажется, получился довольно стройным в своей "сонатной" форме. С эстонско-кавказскими мотивами главной партии, с побочной (хотя по-своему не менее главной) темой любви, с аспирантурой в разработке, с обновлённой по эмоциональной тональности и национальному колориту репризой и «полуеврейской» кодой. Володя заметно устал и мы попрощались...
Прошёл почти год, как Володи не стало. Я переслушал запись, и когда попросили написать что-то в память о Володе, подумал, что разговор этот мог бы быть интересен и для других. Не только потому, что в нём много о времени, о людях неординарных, о их нелёгких судьбах. Но и потому, что он многое говорит и о Владимире Ильиче Заке. Об его отношении к людям, о его характере, о его таланте общения.
Бостон, июль 2008 года.
Фотография, сделанная Володей на одном из композиторских
съездов. С очень тёплой надписью на обороте. Он заранее
поздравлял меня с защитой, на которой не мог присутствовать,
но в успехе которой не сомневался. Упреждающая доброта!
1 Владимир Ильич Зак (1929-2007) — доктор искусствоведения, специалист по массовой песне и творчеству Шостаковича. Плюс к тому блистательный пародист, мастер слова — устного и печатного (см. его публикации в сетевом журнале "Заметки по еврейской истории".
2 Володя не раз просил меня именно так к нему обращаться, поскольку употребление полного имени-отчества (на первых порах с придыханием, вполне естественным при обращении младшего к старшему) очевидно вызывало изрядно ему надоевшие коннотации с именем вождя мирового пролетариата.
≈ Главная Об авторе и трудах Книги Статьи и доклады ≈
≈ Воспоминания Экспедиции Документы Письма ≈
≈ Фотогалерея Аудио Видео Мои гости ≈
≈ Творческие связи ≈