воспоминания -
memories

≈ Главная Об авторе и трудах Книги Статьи и доклады ≈

≈ Воспоминания Экспедиции Документы Письма ≈

≈ Фотогалерея Аудио Видео Мои гости ≈

Е.Н. Алексеев. Нож для разрезания бумаги. 1949.

Как дед Егор Сталину подарок дарил

Незадолго до своей смерти отец по моему настоянию нарисовал два генеалогических древа. Своё и мамино. Мамино основывалось на наличествующих документах (а они, как известно, имеют обыкновение гореть в войнах и революциях) и потому скоро обрывалось. Увы, теперь это типичная ситуация для народов, благоговеющих перед письменностью.

Куцый вид маминой родословной имел и другую причину. Мои прадеды — Исай Ицкович и Семён Флюков — женились на своих кузинах, которых угораздило быть родными сёстрами. Произошло короткое замыкание, и предыстория семейства, зациклившись, погрузилась во мрак.

Свою же линию отец без труда просматривал сквозь века. Его древо произрастало на благодатной почве устных преданий. В поведанной мне якутской генеалогии сменялись четырнадцать поколений. Одиннадцать реальных. А перед тем ещё три, мифологических. Связующим звеном выступал Кёлёгёт.

Но снова и по порядку.

Как у всех уважающих себя саха, родословие наше идёт от прародителя якутов Дыгына. Один из его девяти сыновей, Хангалас, имел в числе своих наследников сына Тыллыму (дочери в счёт, как водится, не шли). Тот положил начало одноименному наслегу¹ . Замыкал легендарное звено нашей родословной тот самый Кёлёгёт.

Имя Кёлёгёта подёрнуто зыбкой флёрой противоречивой неопределённости. Вообще говоря, так часто и случается со связующей фигурой между предками, засвидетельствованными цепкой родовой памятью, и гипотетическими первородителями. По версии, которой придерживался мой отец, его, Кёлёгёта, выловили арканом во время весеннего ледохода. Сам Кёлёгёт якобы был родом с Вилюя и плыл на бревне мимо жителей Тыллымы, которые его спасли и пригрели. С таким сомнительным происхождением многого добиться в жизни было трудно. Сын Кёлёгёта Дыраан и внук Мапаан отбатрачивали за выловленного предка. Но к середине XVII столетия на авансцену семейной истории выходят скотовод Афанасий и его сын — скотовод-середняк Алексей. Если не Афанасий, так уж Алексей точно был крещён при рождении. От него и пошла наша фамилия.

Затем случился некий мало респектабельный генеалогический изгиб. У Алексея, по-видимому не слишком ревностного христианина, было две жены. Законная и не очень. От последней-то и родился мой пра-прадед Фёдор Алексеев. По причинам, о которых можно лишь догадываться, Фёдора воспитала неизвестная нам вдова.

От старшей жены Пелагеи Фёдор родил зажиточного пушнозаготовителя Николая (1842-1917). Дальше следовали дед Егор (1883-1957) и сын последнего, мой отец Ефим Георгиевич Алексеев (1912-1972)² .

Дед на генеалогическом древе был помечен отцом как "заслуженный скотовод, земледелец, мастер на все руки и член союза художников СССР". Тут-то в нашем повествовании и должна была бы дойти очередь до Сталина.

Но сначала немного о последующих поколениях алексеевского древа. Вплоть до революции оно ветвилось в соответствие с традицией. У деда с бабушкой Матрёной было шестеро детей. В следующем поколении — в среднем трое. Хотя случались и исключения — семь и даже восемь. А дальше сами знаете, что произошло с демографической ситуацией. В результате на этаком фоне наша с Зоей семья с тремя отпрысками вышла в четвёрку лидеров.

Говорят, в молодости дед Егор был весьма грозен. Во всяком случае, для соседской детворы. Достаточно было его грозного оклика "Ну!" (перешедшего по наследству и к моему отцу), чтобы все не в меру расшалившиеся мгновенно притихали.³

С годами, пережив слабо мотивированное раскулачивание (у него всего-то было несколько коров и лошадей, что на Севере едва составляло скудный прожиточным минимумом), дед Егор стал "Не слышно, не видно", как с большой симпатией характеризовала его наша мама Ася. Жил он за перегородкой у любимой дочери Мани и её мужа Герасима и целый день, не разгибаясь, точил кость. Мамонтовую.

Дед был удивительно рукастым. В военные годы приспособился точить гребни на собственного изобретения хитроумно-простом станочке. Гребни пользовались спросом по причине едва не тотальной завшивленности. Кость была не по теперешним временам дешёвой и её в порядке материальной помощи выдавали в Союзе художников, членом которого дед стал. Стать же членом этого спасительно-престижной организации деду позволил открывшийся недюженный талант. Совершенным самоучкой он овладел редким ремеслом и даже выработал собственный косторезный стиль.

Инструменты, тоже весьма хитроумные, он делал себе сам из какого-нибудь бросового материала — обломков кос или ручных пил — и снабжал их удобными элегантными рукоятьями из берёзового корня. Поскольку пространство за перегородкой в кухне было очень тесным, дед сконструировал компактную полку с инструментодержателями, которая на всякий случай запиралась от любопытствующих внуков. Соорудил себе он и очень удобный стул из дореволюционных венских обломков, снабдив их кожанным сиденьем. Посидеть на этом овеянном творческим ореолом стуле было для меня редкостным наслаждением.

Из фрагментов тех же венских стульев и гнутого для полозьев железного угольника дед сконструировал для нас маленькие детские санки с плетёной спинкой — миниатюрную копию настояших саней-кошовок. Таких красивых, прочных и удобных санок я в жизни больше не видел.

Делал дед и замечательные якутские ножи. Мне подарил маленький детский, но абсолютно настоящий, в изящных берестяных ножнах. Нож я брал с собой в семейные походы за грибами и ягодами и однажды, к неутешному моему горю, неаккуратно вложенный, он незаметно выпал и потерялся. Ножны же я хранил ещё долгие-долгие годы.

Рукастость и изобретательность по части пользования бросовыми материалами передавалась по наследству. Помню изготовленное отцом маленькое детское сидение, крепящееся на раме у руля на нашем первом в истории семьи велосипеде. Я и сам по-началу кое-что унаследовал по этой части. Очень мне нравилось, помимо маленьких лодочек из сосновой коры, традиционно запускаемых в весенние ручьи и лужи, делать крошечные модели стульев и табуреток.

Усидчивость деда была феноменальной. Была она, кстати, в детстве и у меня. Ещё была лишь косвенно связанная с дедовым рукомеслом страстная тяга к миниатюризму. Верх моих достижений — до сих пор сохранившиеся (благодаря маме Асе) микроскопические шахматы из разноцветных карандашных грифелей, которые вытачивались самодельными долотцами. Долотца же делались из крошечных осколков лезвий для безопасных бритв, насаженных на подструганные карандашные щепочки.

Но это меня развернуло на себя. Вернусь к деду и Сталину.

В хрестоматиях и прочих изданиях нашли себе место две косторезных работы деда Егора. Одна из них мне очень нравится. Нравится особенно своей укороченной — очевидно, за недостаточностью места, — фигурой ездока и высунутыми языками его бодрых оленей (второй язык я домысливаю, исходя из почти идеальной схожести животных).

Е.Н. Алексеев. Охотник на оленях. Декоративная пластина. 1947.

Художественная ветвь дедова косторезного наследия начиналась с трогательных внутриродственниковых подарков. К сожалению, в нашей семье сохранились только те из них, которые были подарены родителям. Одна из первых в ряду маминых брошей была сделана дедом Егором и преподнесена ей от имени тёти Мани. Это был своего рода прототип будущих работ с оленным мотивом.

Отцу дед Егор, помимо подолгу служивших якутских ножей (один из них потом долго служил и мне), дарил портсигары, трубки и мунштуки. Есть среди этих подарков забавная вещица — кожух-футляр для американской зажигалки, тоже с излюбленным рельефным дедовым сюжетом — ветвистой головой оленя. Голову эту можно считать одним из эскизов к декоративной пластине 1947 года (зажигалка была преподнесена к отцовскому 30-летию).

Дед умудрялся делать из кости предметы, которые изначально должны были быть деревянными. Сделал, к примеру, до сих пор действующий свисток, повторивший идею и форму традиционнных, но недолговечных тальниковых свистулек. Мы подарили его родившемуся в Канаде правнуку деда Вольфу-Энтони Дьячкову.

Действующий свисток, повторивший идею и форму традиционнных тальниковых свистулек

Если же выйти за внутрисемейные рамки, то можно, в след за некоторыми специалистами, считать, что Егор Николаевич Алексеев был одним из тех, кто утвердил в Якутии тот наивно-реалистический стиль, который эталонизировался нынче в качестве одного из своеобычных направлений национального костерезания.

Лучшей работой деда Егора принято считать ажурный нож для разрезания бумаги, который от имени республики и был преподнесён Иосифу Виссарионовичу к его 70-летию. Нож был экспонирован в Музее подарков Вождю Народов. После развенчания последнего, покочевав по ряду галерей, нож наконец осел на родине — в Якутской Национальной галлерее. Там он и по сию пору красуется, время от времени отлучаясь на престижные выставки.

Е.Н. Алексеев. Нож для разрезания бумаги. 1949.

Да, ещё. Чуть не забыл.

С ажурной врезкой в ручку ножа приключилась во многих отношениях примечательная история. Поначалу на месте надписи было нечто другое. Но один из неосторожных внуков, Эдик-ма (маленький, в отличие от меня, Эдика-бо), уронил нож и это нечто откололось. Вместо выпавшей детали дед искусно врезал буквы, а выпавшее превратилось в брошь, подаренную к очередному дню рождения маме Асе.

Не кажется ли вам, что маме повезло больше чем Сталину? И что первоначально фигуративный дедов замысел был намного органичнее и смотрится куда как лучше нарочито стилизованной буквенной вязи?

Егор Николаевич Алексеев (1883-1957)

Деду Егору - 70 лет

Примечания

¹ Якутский наслег — сообщество одного или нескольких сельских родов.

² Частичная трансформация отчества не должна удивлять дотошного читателя. Простонародный Егорович в соответствие отцовскому вкусу и моде времени был произведён в героичнее звучащего Георгиевича. Отец, кстати, был Заслуженным учителем Якутской АССР, как и наша мама — Ася Матвеевна Алексеева, урождённая Ицкович (1911-1974).

³ Читай байку "Как дед Матвей стихи cтал писать".